Что-то прорвало меня с публикациями:) Короче, ещё один, не самый удачный и довольно скучный, но мне особо запавший рассказ. Место действия то же, что и в "Блаженном". Персонажи те же. Тоже пытался впихнуть в "Топор войны", но "сие творение" оказалось слишком нудным и затянутым. Ну что ж, не в фан-сборник, так на Метропедию)
Март 2030 год
Петя лежал в своём блоке на скрипучей раскладушке и увлечённо читал книгу. Из всех шести жителей убежища он всегда просыпался первым и пользовался этим плодотворно – листая пожелтевшие от времени страницы, впитывая, как кухонная губка, каждое слово. Сейчас это был «Белый клык» Джека Лондона, который Петя уже два месяца не мог прочесть – было слишком много работы с железом. Книга производила впечатление. Пете нравилось то, как волки выживают в условиях вечной мерзлоты. Ключевое слово – выживание. После Катастрофы начинаешь понимать его иначе, чем «сделать жизнь легче». Тут уже не в потребностях дело, а в том, чтобы не покинуть этот мир, корчась в агонии. Либо живёшь с большим трудом, либо с большим трудом помираешь. Именно так было в реальности, именно так было в книге.
«Легко об этом говорить, сидя в пяти метрах под землёй в уютной тёплой комнате. – подумал Петя, перелистывая страницу, – Да ещё и не думая о голоде, холоде и опасностях Нового Мира. Всё, что мне надо, есть в соседнем помещении. А ты попробуй, имея только силу воли и любовь к жизни, выжить в мёртвой снежной пустыне!»
Петя так увлёкся размышлениями, что отставил книгу в сторону, заранее положив закладку – мятые пять тысяч рублей, которые были ценны только как память. А действительно, что бы он делал, по-настоящему попав в такую ситуацию – жить в муках и лишениях, но, всё же, жить, или умереть в страданиях и изнеможении? Петя нахмурился.
«Боль или смерть от боли? Терпеть или не терпеть – так это надо поставить. Тут появляется вопрос – ради чего? Если есть, ради чего терпеть, сражаться, страдать, но жить – тогда да, можно. Как та волчица ради волчонка. Раньше говорили, что ради стоящего дела и умереть не жалко, а тут наоборот – и жить есть для чего, пусть и страдая. А если нет смысла, тогда ради чего жить? Смысл жизни в самой жизни – ну как-то не катит. Тогда вообще всё теряет смысл. Готов ли я жить во имя «Ничего» в страданиях или умереть ни за что в мучениях? Господи, и хрен его знает, что для чего нужно: трусость для смерти и слабость для жизни или наоборот? Вот мы, кучка выживших, ещё трепыхаемся после Всеобщего Капута – и какие мы? Трусливые, что не можем со всем покончить или сильные, что продолжаем бороться ради «Ничего»? Ну, предположим, я не захочу сдаваться и продолжу, как говорит Николай Иванович, «жизнедеятельность». Из этого следует, что я чересчур боюсь смерти или слишком сильно люблю жизнь?»
Его поток мысли прервал скрип герметизированного люка. Петя рефлекторно поднял взгляд на бетонный потолок. Через секунду послышался хлопок – крышка закрылась. Теперь доносилось какое-то шарканье. Петю передёрнуло, он вскочил, раскладушка облегчённо скрипнула. На всякий случай вытащил из рукава нож, до сих пор покоившийся в скрытом чехле. Шорохи становились всё громче. Петя запаниковал. Все шестеро жителей сейчас пять в своих блоках, и никто из них до этого не выходил наверх.
Еще не соображая, что случилось, мужчина влетел в узкий длинный коридор, освещённый одной лишь керосинкой на проволоке.
На последней ступеньке лестницы, уходившей вверх, к гермолюку, стоял Валя Пасикута с обыкновенно-страшным выражением лица и тупой улыбкой. Он казался вылезшим из ямы – весь грязный, в пыли, промокший насквозь. Видимо, снаружи шел дождь. Петя облегчённо вздохнул. Никак он не мог привыкнуть к таким вот неожиданным возвращениям блаженного из более чем недельных «рейдов». Хотя один Бог знает, где и как именно он проводил эти дни, умудряясь не умереть от голода и жажды.
–Прет, Петь! – прогундосил Пасикута, противно ощерившись.
– Здоров, Валь. Как сходил? – дрогнувшим спросил Петя, опёршись на стену. И чего это он так перенервничал?
– Хашо! – чуть ли не крикнул он, шмыгнув носом, и принялся яростно чесать затылок. На пол посыпались липкие комья грязи.
Петя облегчённо вздохнул, засунул нож обратно в рукав и, развернувшись на сто восемьдесят, пошёл обратно в свой блок. По пути, не останавливаясь, постучал в дверь Ларискиной комнаты. Когда Петя подошёл к раскладушке, за спиной послышался трескучий голос старой женщины, изрекавший отборные ругательства. Закончив тираду, Лариска страдальчески откашлялась, затем стала тяжело и с хрипом дышать. От этого стало грустно. Будто в угасающем теле ещё теплился тот задор, оставшийся если не со студенчества, то лет с тридцати точно. Но, не смотря на все усилия, эта частичка жизни увядает с каждым днём, постепенно превращаясь в холодную злую старость. Петю передёрнуло, – ему ещё рано об этом думать. Хотя Лариску было жалко.
Петя улёгся на раскладушку, поправил тощую подушку и открыл книгу на той странице, которую ему не дали дочитать. Он с головой ушёл в «жестокую Северную глушь».
В этот миг буквально вывалилась из своей каморки Лариска, едва проснувшаяся и ещё не соображающая, что вокруг происходит. Одета она была в цветастую ночнушку. Её полудрёма продлилась недолго – при виде Пасикуты-чёртика она будто бы «протрезвела» и сразу начала хлопотать вокруг него, отряхивая штаны и куртку и матерясь через слово. Она тотчас стянула с лыбящегося блаженного куртку и футболку, оставив того с голым торсом. Валя весь скорчился, ему стало холодно. Сам он был тощий, с торчащими из-под кожи рёбрами и множеством ожогов и шрамов в самых разных местах. При всех манипуляциях Лариски Пасикута продолжал щериться и глядеть вокруг с невероятно тупым взглядом.
В конце концов Лариска не выдержала и запихала тормозного блаженного прямо в санузел, где стоял огромный таз, переделанный под ванну, и подобие «биотуалета» - дыра в деревянном люке, под которым покоилась громадная пластиковая бочка. Старушка, бранясь, стянула оставшуюся одежду с блаженного, затолкала того в таз и схватилась за стоявшее подле ведро. Оно было почти пустое.
– ПЁТР!!! – крикнула Лариска.
Она всегда, обращаясь к кому-то, кричала «официальное» имя. Пётр, Сергей, Султан, Валентин. Лишь успокоившись или приняв на грудь, она могла называть их сокращённо.
– А! – отозвался Петя.
– А ну поднял свой пердальник и за водой! – откашлялась, – И шоб… через десять… минут тут был, на!
– Да без вопросов! – крикнул в ответ Петя и со вздохом положил в книгу пять тысяч.
Рабочий день начался.
Примерно так всё и происходило каждое утро вот уже на протяжении семнадцати лет. Недовольная хозяйка начинает яростно материться, первым делом посылает самого молодого на мелкое задание, Николай Иванович, проснувшийся от криков, будит всех остальных, те, тоже ругаясь, разбредаются по животным и принимаются их кормить… Ну, и так далее. Каждодневная сельхоз-рутина. Ну а что ещё может быть, по сути, на постапокалиптическом колхозе? Разница от нормального колхоза только в том, что коллектив из шести (а если исключить Пасикуту, то вообще пяти) человек, следовательно, и обязанностей, как и работы, должно быть больше, несмотря на малое хозяйства.
Так всё получилось и сейчас. Петя не успел выйти из своего блока, как увидел у ступеней Николая Ивановича, стучащего в дверь к Мухоморычу и Барсику. Непререкаемый авторитет и тот человек, который будто бы живёт вечно. Никто из жителей общины не мог точно сказать, сколько ему лет. Ещё Лариску до Катастрофы учил в школе, и уже тогда был не сказать, что молод, а ей-то уже за шестьдесят. Как всегда почему-то в тёмных очках, резиновых валенках, потёртых джинсах и ухоженно чёрно-жёлтом клетчатом свитере. За все двадцать семь лет жизни Пётр ни разу не видел Химика в другом облачении. Всегда так и только так.
– Мухтарыч, Серёга! – звал Николай Иванович, постукивая костяшкой пальца по дереву, – Подъём! Партизаны не дрыхнут, хе! Свиней покормить надо!
Дверь приоткрылась и из проёма показалась блестящая лысина с забавным серым «ободком» из жиденьких волос. Мухоморыч едва продрал глаза, а уже был в гневе. И, похоже, он даже не оделся – голое плечо поблёскивало чуть ниже лоснящейся лысины. Лицо его покраснело, покрылось пятнами. Так всегда было, когда Мухтарыч злился или нервничал.
– Я свиней кормить не собираюсь. – чётко и с расстановкой, не свойственными сонному, произнёс Султан. Правда, акцент всё же присутствовал, – с первого взгляда и не поймёшь, действительно ли это акцент, или он просто не выспался.
Странно. Не смотря на то, что его культура сгорела в атомном пожаре, он всё же чтит свои традиции даже спустя столько лет. Петя этого не понимал.
– Хорошо. Пойдёшь кролей кормить тогда. – увернулся Николай Иванович и ухмыльнулся, – В нашем болоте тебе работа не убудет, не переживай! Не всё ж тебе торгашку разводить.
Султан на мгновение высунулся из проёма. Ну да, в одних трусах, да ещё и с одеялом на плече. Точно, только встал. И, судя по всему, не стой ноги. Мухоморыч явно был не в духе.
– Шуточки свои, брат, оставь для детей «азотовских». – теперь он это промычал с закрытыми глазами. – А меня, пожалуйста, не доставай, ага?
И просочился обратно в комнату.
– Чего знаю – не хочу, чего хочу – не знаю… – пробормотал Николай Иванович, поправляя тёмные очки.
Сразу после вылез Барсик. Здоровенный детина едва прошёл в проём, не задев косяк головой. Он тоже был в трусах, но на теле красовалась обтягивающая футболка с выцветшим изображением джигита в папахе на фоне флага сгинувшей России. Он молча, шаркая голыми ступнями по цементу, двинулся к лестнице. У первой ступеньки нашарил в стороне шлёпанцы, так же, не глядя, натянул их и вяло двинулся наверх.
– Вот везунчик, он и работает, не включая мозгов! Вот бы мне так! – воскликнул Петя.
До этого он стоял в коридоре, опёршись на стену, и наблюдал за привычной картиной, даже спустя семнадцать лет не лишившейся комичности. Серёга Барсик был ему лучшим другом ещё до Катастрофы. Сейчас ни один из них даже не изменился в психологическом плане – Серый как всегда жил «не парясь», а Петя по-прежнему «ломал голову о всякой фигне». Точнее определения, чем Барсик, никто не смог бы придумать. А вот прозвища, будучи подростками, придумывали уже друг для друга. Барсиком Серёга стал по двум причинам: во-первых, он жрал, как не в себе. Всё подряд, без разбора и обязательно много. Очень много. И при этом каким-то образом оставался в отличной форме. А Пете… он так и не объяснил, почему Дембель. Сколько не спрашивал, он сам не мог ответить. И никто из старших не мог даже предположить смысл этого прозвища.
– Твой удел ныть и размышлять, заставляя мыслить других. – произнёс, задумавшись, Николай Иванович. Как обычно – уставился в стык потолка и стены и зазвенел Бог знает откуда взявшимися ключами, не имевшими смысла в отсутствие автомобиля. – Его удел – балагурить и поднимать всем настроение.
– Да. Без него было бы скучно. – согласился Петя. – Знаете, а я и не смог бы жить как он. Иначе я был бы просто протоплазмой. Жрущей и размножающейся без смысла протоплазмой.
Последнее он где-то прочёл, но где – не помнил. А мысль-то интересная, хотя не понятно, что из себя представляет эта «протоплазма». Николай Иванович, как полагается, рассмеялся очередной Петиной «умной» мысли, по-прежнему глядя куда-то вдаль.
– Ладно, иди, давай, а то Лариска сейчас выйдет, и всем нам хана настанет. – Николай Иванович наконец отвлёкся от разглядывания бетона, – Только ты тяпку вон возьми на воду, а то Серый коромысло где-то просрал. – и принялся опять долбить по двери с целью «призвать к ответу» вконец обнаглевшего Мухтарыча.
Петя вздохнул, мысленно поругав Серёгу за потерянное коромысло, и побежал по лестнице наверх. Всего один пролёт – и ступени упёрлись в массивную железную дверцу с тугой задвижкой, обеспечивавшей герметизацию бункера. На крючках сбоку от железки висело пять респираторов – один из шести забрал Барсик. Петя взял один из намордников, натянул вонючую маску и схватился за ручку задвижки. Она скрипнула, но поддалась легко.
Мужчина открыл люк настежь, вылез, а потом захлопнул за собой железную дверцу. Было непередаваемо приятно выбраться из бетонного подвала, пусть и в здание с такими же бетонными стенами из шлакоблоков. Петя вышел из каморки-шлюзовой и тут же оказался на «ферме». Ей являлся средне просторный ангар в сотню квадратных метров, в котором обитала разнообразная домашняя живность – свиньи в отдельных загонах, кролики в клетках, целый «карцер» с курицами. И особняком в уголке жевала принесённую траву жемчужина оставшегося животного мира – незаражённая и здоровая корова, дающая настоящее молоко. Возможно, последняя в своём роде, но обречённая на вымирание.
Но хрукающая-кудахтающая-мычащая животина мало интересовала Петю, даже более того, она его страшно бесила. Разве что кролики радовали, они казались ему умилительными и, главное, тихими. Поэтому, не обратив внимания на уже дрыхнущего на стуле около свиного загона Серёгу, Петя пошёл к выходу. Просто деревянная дверь на ржавом шпингалете, которая защищала разве что от бройлеров. А рядом, справа, на импровизированной подставке шириной в полстены, стояла вся огородная утварь – вилы, лопаты, грабли, тяпки и многое другое. Всё, что нужно огороднику. Кроме, блин, коромысла...
Петя раздражённо подхватил тяпку и открыл дверь.
В отличие от жителей Невинномысска, «междуреченцы», как их любят называть в городе, с лёгкостью переносили дневной свет и поверхность. Прежде всего, потому, что большая часть времени проводится вне убежища, на ферме и на гектаре огорода. Тем более что уровень радиации здесь даже летом не сильно превышает норму. Повезло с розой ветров и тем, что вся зараза скопилась в болотах на берегах Зеленчука.
По этим причинам Петя, выйдя на улицу, даже не зажмурился, хотя солнце уже полностью вышло из-за горизонта. Глаза остались привычны к свету. Утром можно было выходить даже без пневмата. В это время мутировавшие курицы ещё спят или не успевают доползти до фермы. Больные и облезлые бройлеры с бывшей птицефабрики отпугиваются одним попаданием из воздушки, и опасности почти не представляют. Разве что в стаю собьются, тогда только на деревья лезть и ждать с моря погоды.
Но думать обо всём этом решительно не хотелось. Конечно, красота вокруг! Солнце греет, трава зеленеет. Март же. Снега уже сошли, зима сдаёт позиции и просыпается жизнь вокруг. Даже заброшенные, полуразрушенные хатки и здания не воспринимались как что-то угнетающее. «Зарничникам» не нравится весна – в городе все опасные твари вылезают с первым потеплением. И всех надо отстреливать. С наступлением весны у них в городе становится опасно, да и фон растёт. А летом так вообще…
«Ну и хрен с ними! – подумал Петя, спускаясь к реке – Их проблемы и их головная. А мы тут в своём мещанском болоте лучше природой порадуемся. Зелень, травка, журчание речки. Сельская эстетика! Конечно, на земле не поваляешься и в реке не искупнёшься – кожу иметь хочется. Но всё же – жизнь хоть какая-то чувствуется!»
Петя спустился на поляну перед спуском к самой воде. Справа от тропы покоился железный скелет упавшего семнадцать лет назад вертолёта Ми-8. На базув Андреевский возвращался, когда накрыло. Дотянул до ближайшего ровного места, да сел жёстко – экипаж всмятку. Зато на запчасти сгодился – почти вся «мельница» сделана из элементов этого Ми-8.
Подошёл к краю утёса. Семиметровая стена песчаника неприступной крепостью возвышалась над поднявшейся речкой. На краю возникало смутное ощущение защищённости и величия. И отсюда был хороший обзор на не самые воодушевляющие «красоты» того берега – на мёртвые лиственницы, торчавшие огромными тощими спичками из ядовитого болота; на разрушенный посёлок Воронежский, оставшийся памятником спокойной и счастливой сельской жизни; на громадную военную часть, в пустых убежищах которой никто не спасся. Где-то далеко, за разваленными хатами, виднелись чёрные от древних пожаров поля. Все называли эти пустоши Казминским Пепелищем.
Совсем по-другому смотрелись поля и лесочки «Междуречья». Всё утопало в зелени, от каждого листика веяло жизнью. И даже заросшие скелеты давным-давно упавших вышек ЛЭП не портили впечатление. Даже по-своему дополняли. От противоположного берега же несло смертью. Ужасной и мучительной смертью от ядерного пламени, убившего большую часть человечества. Мир совершил самоубийство, причём в самой изощрённой форме. А то, что осталось по ту сторону реки, служило напоминанием о самой фатальной глупости человечества. Почему оно обрекло себя на вымирание? Потому что жилось слишком хорошо и спокойно…
«Вот думал я за причину трепыхаться в погибшем мире, – рассуждал Петя про себя, внутренне сжимаясь от вида разрушенной части.–искал смысл в таком действии. Вон, до Катастрофы люди, вроде жили хорошо, в огромных домах, не впроголодь, и один хрен не нашли причины жить. Даже нормально жить не нашли причину. И ракеты пустили. А я пытаюсь найти смысл в том, чтобы мучиться, выживая. Бред какой-то!»
Он вздохнул и, кинув грустный взгляд на Пепелище, двинулся к колодцу, который стоял в низине, рядом с «мельницей». Петя опять поймал себя на мысли, что осуждает человечество и признаёт его слабость. Если сейчас не остановиться в рассуждениях, то потом в голову полезет уже что-то совсем недопустимое…
Посторонний звук в шелесте травы заставил Петю остановиться. Он не сразу понял, что это был рык – в первую секунду показалось, что это скрипнула ветка сухого тутовника. Мужчина обернулся, сжав в руках тяпку.
Врассыпную, перепрыгивая высокие пучки травы, приближались три волка. Поле шириной в полсотни метров отделяло их от Пети, рванувшегося было вверх по склону, к ферме. Он вовремя понял, что не успевает и остановился около одинокого дерева акации, торчавшего посреди поля. Хотя бы есть, чем прикрыть спину.
Волки приблизились на десяток метров. Двигались они вяло, но от этого не выглядели менее кровожадно. Все три особи оказались облезлыми, тощими, с множеством язв и ран на истерзанных боями и длительной голодовкой телах. Они явно очень давно ничего не ели и, наконец, наткнулись хоть на какую-то добычу. Почти безоружного человека.
И катастрофически неподготовленного. Петя видел волков только в мультфильмах до Катастрофы, да читал о них в книгах. Там они больше превозносились и показывались либо смешными, либо романтизированными. А тут – небольшая стайка из трёх волков, которые жаждут плоти. Насытить голод. Чтобы не сдохнуть в мучениях. В спокойной ситуации Петя бы пофилософствовал на тему жизни волков, но сейчас ему было важнее спастись. И, по возможности, убить хоть одного зверя. Причём с нулевыми знаниями. Человек не знал, как нужно сражаться с волками, следует ли убегать или же это их только раззадорит? Или они испугаются человека с ножом и тяпкой и уйдут? Или они настолько заморены голодом, что им будет всё равно, как и на кого нападать?
Петю одолевала паника. Он сдерживался из-за всех сил, стоя с тяпкой наготове. Если что, можно острым углом пластины и череп пробить…
«Я дурак, у меня тяпка есть!» – промелькнуло не к месту. Петя раздражённо сплюнул.
Троица ускорилась. Было ясно, что волки находились на грани истощения, но всё же используют все свои силы, чтобы добыть пищу. Чтобы не умереть. Вот они уже в тридцати метрах. Петя прижался спиной к тощему дереву и отчаянно заорал. Это были ругательства и призывы о помощи. Хоть бы кто-нибудь услышал…
Звери подходили медленно, с опаской вымеряя каждый шаг. Потихоньку волки взяли мужчину в полукольцо и стали кружить, не предпринимая попыток напасть. Один хищник рискнул подойти к добыче чуть ближе, но человек отогнал его, ткнув пластиной прямо в нос обнаглевшему животному. Фыркнув, волк вернулся в кольцо и настораживающе оскалился. Все три облезлых псины порыкивали и морщили морды, готовясь к атаке. Петя понимал, что не выстоит, если все три волчары разом пойдут в наступление. Он просто внутренне молился, чтобы его не прерывающиеся крики кто-нибудь услышал. На другие мысли его нервов уже не хватало.
Из строя вышел самый «битый», переживший явно не одну схватку с дичью. Один глаз был открыт только наполовину, второй вообще исчез за подозрительным тёмно-зелёным наростом. На тощем боку его красовались давние и недавние раны, некоторые даже ещё кровоточили. Волк стал описывать замысловатую дугу, а Петя с перепугу замахнулся. Зверь увернулся от острого конца пластины, тотчас воткнувшегося в землю, и сделал рывок на жертву. Человек, наклонившись, пытался вытащить застрявшее «оружие» из земли, когда волк прыгнул на него с фланга.
«Битый» сбил Петю с ног и повалил на бок. Но вгрызться в глотку человека не удалось. Жертва резко перевернулась на спину, не дав острым челюстям сомкнуться на своей шее, и достала оружие. Петя извлёк из левого рукава нож и махнул узкой полоской стали себе через плечо. Он не видел волка на своей спине, у него не было времени даже повернуться к противному животному. Человек тыкал себе за спину железом, даже не глядя на доминирующего врага. Просто чтобы не умереть без боя. Петя только чувствовал, как металл впивается в чужую плоть, как тёплые капли падают ему на шею и затылок, как тяжелеет рукав и становится скользкой ладонь.
Петя рывком скинул с себя заскулившего «битого» и на мгновение замер, сидя на коленях. Он всё равно не успел бы встать. На него уже летел второй, более молодой и менее облезлый волчара, истекавший слюной и угрожающе рычащий. Петя только и успевал, что выставить чуть вперёд окровавленный нож. Волк налетел на человека, опять опрокидывая его на землю. Но попытка оказалась удачней, чем у более «опытного» собрата. Грязные пожелтевшие зубы вонзились в машинально поднятую левую руку. Предплечье пронзила вспышка боли, Петя отчаянно заорал и рванул нож от себя.
Лезвие вошло в звериное тело под рёбрами и вспороло брюхо сантиметров на двадцать. Часть внутренностей показалась из разреза и тотчас вывалилась прямо на одежду. Животное забилось в предсмертных судорогах, не желая отпускать добычу. Петя выдернул нож и воткнул его уже мускулистую шею по самую рукоять. Тело обмякло, но зубы ещё впивались в предплечье. Петя со стоном раздвинул пасть зверя, освободив руку из болезненной ловушки, и упёрся спиной в ствол акации, приготовившись к ещё одному нападению.
Рука болела адски. Зубы вспороли плоть, сухожилия, наверняка порвали вены. До кости, как казалось Пете, не добрались, но легче не становилось. Кровь лилась, непередаваемая боль растекалась по всему телу, не давая сосредоточиться или хотя бы принять боевую стойку. Если он в ближайшие несколько минут не одержит верх, то гарантированно умрёт.
А волки, тем временем, нападать не спешили. Раненый Петей волк скулил в сторонке, впрочем, оскалив зубы, и предоставлял третьему члену маленькой стаи разобраться с добычей. Третий волк мало чем отличался от своего убитого сородича, разве что язв было больше, а плешей меньше. Будто он был чем-то болен. Но это не мешало ему ринуться на добычу, проделывая замысловатые зигзаги.
Петя отреагировал мгновенно. Окровавленный нож он бросил на землю, после чего схватился освободившейся рукой за черенок тяпки. Волк уже набрал скорость, и собрался было прыгнуть на человека, но опоздал всего на секунду. Замахнувшийся Петя ударил острым краем пластины по диагонали и попал точно в основание черепа. Послышался сдвоенный хруст. Это ломались шейные позвонки волка и черенок тяпки.
Петя ну удержался и припал на одно колено, воткнув для равновесия обломок палки в землю. Железная пластина с остатком черенка осталась в черепе мгновенно издохшего волка. Человек посмотрел на эту картину с непередаваемым счастьем. Но это был лишь миг. Не успев порадоваться за ещё одного убитого зверя, Петя вскочил, вновь почувствовав боль в руке, и стал искать глазами «битого».
Он сидел, истекающий кровью, среди обломков вертолёта, и даже не собирался нападать. Наблюдал и будто бы… осмысливал то, что только что случилось с его сородичами. Взгляд зверя был преисполнен грустью и смирением, и казалось, будто в нём промелькнуло что-то человеческое. С усталым видом волк вдруг обмяк и скрутился. Он не умер, просто лёг и меланхолично наблюдал за победившим человеком. Петя подумал, что в единственном прищуренном глазу животного промелькнуло что-то вроде «Доволен, человечишка?»
Нечто вселенски грустное и неотвратимое чувствовалось вокруг. И человек-победитель понял, что именно. Петя поудобней перехватил надломленный черенок – он был достаточно острым, чтобы одним точным ударом убить волка. И двинулся на странного зверя. Ощущение нереальности происходящего захлестнуло Петю. Он всегда думал, что любое живое существо будет биться до последнего вздоха, когда речь будет идти о его собственной жизни. Особенно когда оно загнано в угол. А этот будто…
Сдался.
Петя подошёл к лежащему волку вплотную – тот даже не шевельнулся. И даже когда импровизированное копьё вздымалось над обречённым телом, волк оставался невозмутимым. Что-то важное внутри Пети дрогнуло и пошатнулось. Даже раненая рука как бы сильнее заболела.
«Что ж ты лежишь, тварь?! Сделай что-нибудь!» – безмолвно умолял Петя.
Волк будто уловил последнюю мысль и нехотя приподнял голову. Взгляд его сощуренногоглаза оказался страдальческим. Грусть и смирение. С таким видом приговорённые к казни ждут своей участи.
«А есть смысл?» – читалось во взгляде.
У Пети затряслась нижняя губа. Ему хотелось кричать. Со злости. Как он мог так просто сдаться? Животное, которое должно быть ведомо одними лишь инстинктами. Волк. То существо, преисполненное бесконечной жаждой жизни и стремлением к свободе. Существо, которое никогда не пасовало перед смертью. Где тот свирепый свободный хищник, которого он представлял при прочтении книг?
Вот он. Сломленный, потерявший всё – стаю, родных, смысл в этой жизни. Первый волк, осмелившийся сдаться.
Что-то неясное захлестнуло Петю. Он вдруг почувствовал отвращение к этому обмякшему существу. Великий зверь, сильнейший хищник оказался слишком слабым, чтобы продолжить бороться. Волк превратился в червя. Даже его лишила смысла Катастрофа. Петя вдруг возненавидел всё вокруг, а в особенности этого волка. Нет. То, что лежало у него в ногах, уже не было хищником. Это был жалкий огрызок, который остался от прежнего существа после Катастрофы. Испорченный. Искалеченный. Уничтоженный. Очередной пример всеобщей слабости.
Человек со всей силы ударил острым концом «копья». Обломок черенка застрял в сломавшейся грудной клетке. Слабый волк даже не заскулил.
Петя с разочарованным видом развернулся и двинулся вверх по склону, подальше от произошедшей бойни. К ферме. К убежищу. К людям. Единственным существам, ещё борющимся за жизнь в этом загибающемся мире. Пусть даже без смысла. Чёрт с ним. Это те существа, которых ещё можно назвать… не слабыми. Сильным человечество никогда не было. Зато оно никогда не было слабым. И это его главная ипостась, дающая людям право… жить.
Петя и сам не понимал, что пребывает в бреду. Он дошёл до фермы и потерял сознание прямо на руках у Николая Ивановича…
Голова болела нещадно. Страшно хотелось есть и пить. Петя попытался пошевелиться, но по шее и до самого мозга прокатилась волна адской боли, напоминавшей спазм. Он попробовал открыть глаза, но свет в помещении оказался слишком ярок. Поверхность, на которой ему пришлось лежать, была слишком жёсткой и неудобной. Напоминала доску для резки овощей – такая же шершавая и плоская.
Воспоминания о схватке с волками возникли так неожиданно, что Петя было подскочил, но тут же вновь распластался на жёстком столе. Сразу проявились картины – он шёл за водой, вдруг из поля непонятно откуда высыпали три зверя… он лежит на земле, один волк прогрыз предплечье…
Мужчина пошевелил раненой конечностью – рука ныла и при движении отдавала слабостью до самого плеча. Кто-то замотал её в бинты и закрепил повязкой через плечо. Попробовал пошевелить пальцами – все на месте, пусть и плохо сгибаются.
Раненый полежал на жёстком столе ещё минут десять, привыкая к ноющей боли в теле и к свету. Как только ему показалось, что ему стало лучше, он предпринял ещё одну попытку подняться – получилось. Открыл глаза и заметил перед лицом настольную лампу, пришлось зажмуриться.
«Это ж какой дебил придумал над больным лампу оставить?» – подумал Петя и свесил ноги со стола.
Мужчина огляделся, пытаясь понять, где он оказался. Интерьер был знакомым до ряди в глазах – куча пыльных корешков со стёршимися надписями, несколько репродукций на стене, пустая, но аккуратно заправленная лежанка с пледом, таким же клетчатым, как и свитер жильца. Блок Николая Ивановича. Только тумбочка стояла теперь не у кровати, а у рабочего стояла, где Петя лежал, служа подставкой для лампы.
«А на его лежанку положить не додумались!» – подумал Петя, становясь на пол.
Как и во всех блоках, здесь поверх бетона лежал старый узорчатый ковёр, приятный босым ногам. Доковылял до двери, схватился здоровой рукой за ручку. Выйдя всё в тот же узкий коридор, Петя увидел обеспокоенного старика, впервые за всё время снявшего солнечные очки. Он усиленно тёр глаза, раскрасневшиеся от недосыпа. Когда раненый выполз из блока, Николай Иванович говорил с мрачным как туча Барсиком, каким Петя никогда не видел. И, конечно, они оба заметили медлительного товарища.
– Дембель!!! – вскричал Серёга и бросился к пришедшему в себя товарищу.
Барсик обнял Петю, на секунду сжал его в «тисках», но услышав сдавленный выдох, наконец-то отлип. Вот теперь раненый узнал своего лучшего друга – весёлый, с выпученными маньячными глазами и лыбой, что называется, от уха до уха. Он всё что-то верещал, будучи, казалось, совершенно счастливым от осознания того факта, что его друг жив. Петя не понимал его и лишь морщился от головной боли, вызываемой громкими выкриками Серёги.
Николай Иванович, благо, спровадил Барсика под каким-то незначительным предлогом и остался наедине с Петей.
– Ну, как ты? – спросил Николай Иванович. Внешне он казался холоден, однако по глазам было видно, что он тоже рад пробуждению.
– Хорошо. Ну, не считая кучи видов боли… – усмехнулся Петя и с болезненной гримасой потёр внезапно занывшую шею. Затекла.
– Ну, а как ты хотел! Мы тебя восемь часов откачивали! – воскликнул Николай Иванович, однако удивиться и без ослабшему раненому не дал. – Ты лучше скажи, что там случилось?! Серёга с Мухтарычем ходили вниз, так там три трупа волка, у одного живот вспорот, у второго тяпка в башке. Третий вообще держаком заколот.
У Пети почему-то заложило уши, в голове стоял гул. Но ответил он без труда.
– С юга пришли. Шёл же за водой и увидел, когда они через поле пробирались. Видимо, по-над рекой шли с Карачаево-Черкесии. С гор. Больше им прийти неоткуда.
– Хм. Я обсужу это с остальными и маякну «Зарничникам», как в город поеду. На всякий случай, пусть прочешут. Мало ли. А теперь пошли к тебе, доведу. Я тебе торжественно назначаю постельный режим! Освобождён от работы до выздоровления! Скину твою работу Мухоморычу, пусть мучается, гнида обнаглевшая…
Петя усмехнулся про себя и, с поддержкой Николая Ивановича, поплёлся к себе в блок. Но что-то не давало покоя мужчине. Будто он что-то забыл. Что-то очень важное. Какую-то вселенски-верную мысль…